Татьяна Степанова: "Хочу написать триллер, и пострашней ! "
Сейчас с нами Татьяна Степанова – автор самых страшных российских детективов. Попробуем провести свое следствие и разобраться в том, что подталкивает заслуженного российского милиционера, подполковника, и очень милую, приятную и добрую женщину писать проникнутые ужасом детективные триллеры.- Минуточку, прошу слова, ваша честь! (смеется) Во-первых, я пишу не только триллеры. Я стараюсь писать разные детективы, чтобы читатель не утомился однообразием. У меня есть милицейские детективы, есть детективы с элементами мистики, не спорю, половина из них – чистый триллер. Во-вторых, в ужасе моих триллеров, надеюсь, нет ничего ужасного, поскольку они нравятся читателям. Мое издательство Эксмо сейчас предлагает мне сконцентрироваться именно на триллерах, потому что они наиболее популярны.
- И все-таки, почему триллер и откуда желание пугать?
- Наверное, все началось в детстве. Я очень любила читать разные книги, но жанр страшных историй меня просто завораживал. Часто рассказывала друзьям страшные истории и пугала и их, и себя. Меня покорил «Вий» Гоголя. Книга, которую можно назвать классикой русского триллера. Хотя жанр не был хорошо представлен в русской литературе, при том, что этот жанр очень гуттаперчевый.
- В каком смысле?
- Условности жанра таковы, что автор в нем наиболее свободен в средствах. Он имеет право любыми способами возбуждать интерес читателя, он может его пугать медленно или быстро, он может играть в большей степени его эмоциями, чем разумом… Это довольно ювелирная работа. Я только сейчас понимаю, какими разными способами можно рассказывать эти истории… Ведь они очень живучи, они будоражат людей тысячелетиями и востребованы практически всегда.
- В кино да, но в нашей литературе не так много примеров классических триллеров.
- Да, у нас он не был хорошо представлен, хотя у нас был Гоголь, которого можно назвать первооткрывателем русского триллера. Были Алексей Толстой, Амфитеатров с его романом «Жар-Цвет». Но потом русский триллер исчез. Стали развиваться милицейский, шпионский детективы, боевики. А триллер развивался очень бурно на Западе.
- А почему не у нас?
- А потому что у нас был социалистический реализм. Чтобы партия и правительство разрешили мистику и ужасы, я себе не представляю. А на Западе жанр развивался, особенно очень активно в 20-х годах. Многие хорошие западные писатели, которые описывали социальные драмы, иногда работали в жанре триллера. Такие вещи встречались и у Оскара Уальда, и у Сомерсета Моэма. А Альфред Хичкок построил на этом все свое творчество. Но никто не заподозрил их в антигуманности и аморальности, хотя они и писали о маньяках. И жанр там развивался на протяжении всего 20-го века.
- Но у нас уже почти 20 лет, как «можно все, что не запрещено». В списках запретных жанров триллера нет.
- У нас, несмотря на вольницу 90-х годов, он не стал развиваться, потому что жизнь сама была как триллер. Если уж детективы, то иронические. Сейчас мы как-то начали успокаиваться, повеселели, теперь можно и «побояться понарошку».
- Что произошло в вашей жизни, что вы решили окунуться во все это?
- Я читала и продолжаю читать очень хороших авторов. Когда-то меня чему-то научил Конан-Дойл. Позже, когда я начала писать - Умберто Эко. Он показал, какие огромные возможности детектива еще не раскрыты в нашей русской литературе. В «Имя розы» он показал, каким может быть детектив на рубеже 12-13 века. Однажды мне захотелось попробовать изменить наш этот милицейский боевик-детектив, сделать так, чтобы реальные события выглядели бы как нереальность и мистика.
- Зачем? Ваша жизнь, семья, папа, мама… Жизнь казалась неинтересной, чтобы ценить ее реальность?
- Нет. Жизнь была насыщенной и мои родители очень хорошие люди. Я многому у них научилась. Они оба профессиональные юристы. Папа был заместителем начальника уголовного розыска по Московской области, а мама работала в Министерстве внутренних дел. Вся милицейская кухня мне была знакома с детства. У нас была масса знакомых адвокатов, прокуроров, судей, сотрудников правоохранительных органов. Я с детства четко представляла, что есть милицейская реальность. Сама закончила юридический факультет МГУ.
- Поэтому другого пути, кроме как в милицию у вас не было.
- Я поначалу не хотела работать в милиции, хотела заняться наукой, но не получилось. Диплом получила в 1988 году, а чтобы поступить в аспирантуру, нужен был трудовой стаж. По распределению пошла работать следователем в Химкинский отдел УВД. Сначала у меня было ощущение, что я ненадолго задержусь, работа была тяжелой. Я вела дела несовершеннолетних, кражи и грабежи, два из них были с причинением тяжких повреждений, повлекших смерть, которые я запомнила на всю жизнь. Но я попала в замечательный коллектив. Так проработала три года следователем, а потом меня пригласили работать криминальным обозревателем в милицейскую газету «На страже». Мне, человеку пишущему, такая работа показалась интересней.
- И тогда вы стали писать не только статьи, но и романы?
- Не сразу. Как хобби, для себя, в свободное от работы время, написала детективную повесть, в стиле Акунина, о событиях 19 века. Отнесла ее в журнал «Милиция». Редактору она понравилась, несмотря на то, что в сюжете была мистика – «антисоветская штучка». Но был уже 94 год. Мне моя работа очень понравилась, потому что с той милицейской реальностью, в которую я окунулась с головой, можно было жить с увлечением – выходить из нее и входить обратно.
- Это понятно. Но непонятно, почему милиционер, который сталкивается с реальными преступлениями, захотел написать не простой милицейский детектив, а детектив с мистикой?
- Как криминальный обозреватель я столкнулась с целым рядом дел, очень серьезных. Дела об убийстве бывают очень неоднозначными. При всей неопровержимости фактов следствия, в реальности произошедшего не всегда уверены сами следователи. Некая мистическая составляющая рядом со смертью всегда присутствует. Особенно когда происходит кошмарная череда убийств. Иногда такие вещи логикой объяснить нельзя. Есть какие-то глубины и тайны человеческого страха, очень древние, даже животные... Словно люди переходят какую-то грань в ощущениях своей беззащитности. Тогда все окружающее: дома, машины, прохожие, вся реальная жизнь отходит на второй план и что-то происходит между ними и преступником… Следователи, работники уголовного розыска никогда об этом не говорят вслух, они никогда не признаются, что у них было какое-то ощущение, что было все не так. Но иногда, в частных разговорах проскальзывает… Например, в таких делах как дело Чикатило, и Головкина, особенно Головкина. Там есть вещи запредельные. Но я не буду писать в книге о том, что там происходило, потому что это очень страшно. То, что было с ним в том подвале и с теми детьми, объяснить какими-то психологическими факторами невозможно. Объяснить сумасшествием, или тем, что он противопоставлял себя обществу, или его невменяемостью нельзя. Там была какая-то чертовщина. Причем мне рассказывал об этом очень компетентный человек из уголовного розыска, совершенный прагматик и реалист. Но в частном разговоре, он говорил «я не знаю, что там было на самом деле, что его заставило, и как он это смог сделать». Вот после таких откровений у меня возникло желание эксплуатировать эту тему, как автор придуманных сюжетов. Разбираться с такими ужасами можно только на других примерах.
- А почему реальные события не могут быть положены в основу триллера? Чтобы не подводить коллег?
- Дело не в этом. На реальных примерах я не могу, не выдержу. На придуманных историях это сделать легче, потому что я что-то могу сама себе объяснить. Здесь я не могу разобраться.
- Ох, давайте пока отдохнем от этой темы. Самый яркий факт вашей биографии?
- Наверное, ощущения, которые я испытала при поступлении в Московский университет. Казалось, была непосильная гора, которую я никогда не одолею, как Монблан. Я видела огромную очередь поступающих… Но я поступила! Увидела свое имя в списках. И это было незабываемое впечатление. Меня папа взял тогда под руку, и мы протанцевали с ним круг в фойе, на глазах у всех. Пожалуй, это было самое сильное радостное потрясение юности.
- А если бы не на юридический, и не в милицию то, что могло бы вас увлечь?
- В 9-ом классе меня приглашали в театральную студию, как ни странно. У меня не было театральных данных, я только неплохо читала стихи… На Полянке была театральная студия, к нам пришел хороший режиссер и пригласил читать стихи. И у меня возникли какие-то желания…, ну может пойти в театральный, на режиссерский факультет. Но один из актеров Театра Сатиры, знакомый семьи сказал: Танечка, ну куда тебя несет? Режиссеры – люди сорокалетние. У тебя впереди целая жизнь. И зачем тебе эта бодяга? Вернул меня на землю, и я пошла на юридический.
- Вы сейчас продолжаете работать в МВД?
- Я работаю в пресс-службе МВД Московской области. С 88 года, почти 20 лет. Вместе со свом сотрудником веду газету главка «Щит и меч Подмосковья». Ежедневно пишем о событиях, которые происходят у нас в службах, о раскрытии дел... Но, к сожалению, очень сложно в последнее время сидеть на двух стульях. Рано или поздно писательство перетянет.
- Простите, я тут подумал, а что за актер вас отговорил «идти в режиссеры», фактически направил по стопам родителей?
- Незабвенный Андрей Миронов, маг и чародей, мой отец был с ним знаком, и он часто приглашал нас на спектакли.
- …А если б я не спросил о таком знакомстве, сами бы не сказали?
- А это важно?
- Нет, конечно. Но удивили своей непрактичностью. Ведь имя народного кумира всегда повод для СМИ. Многие люди на нем строили свою популярность, в том числе и литературную. Ладно, поехали дальше. Часто пишете?
- Сейчас по две книги в год, было время, писала по одной. Скорость небольшая. Триллер налагает свои запреты. Чем сцена динамичнее, тем она медленней пишется. Если писать быстро, то ты ее испортишь, сломаешь композицию, не получишь эффекта саспенс. Это когда читатель получает удовольствие от своего испуга, когда у него мурашки бегают по коже. Такое не пишется быстро.
- А готовые сюжетики не попадаются на работе в милиции?
- То, что я могу взять из жизни, мне хватает на эпизод, в лучшем случае на отдельную линию. На целую книгу реального преступления никогда не хватит. Хорошей книге нужен художественный вымысел, метафоры, какие сложно найти в практике московской милиции. Хотя происходят такие события, которые я могла бы вставить в книгу, но не могу. Как сотрудник, хочу, чтобы такого события не было, поэтому как писатель, от него отказываюсь, хотя это и нелогично.
- Что не нравится в жизни? Что вызывает протест?
- Раздражает, что к милиции относятся плохо. В СМИ и в народе ее часто использует как козла отпущения, хотя там иногда работают и не ангелы. Но где у нас работают ангелы? В милиции очень много порядочных людей, и мне неприятно, когда к ним относятся, как недобрые дети к своим родителям. Сложились какие-то штампы представлений об органах, и никто ничего не делает, чтобы эти штампы разрушить.
- А что раздражает, как творческого человека, а не как милиционера?
- Власть попсы. В театре, на эстраде засилье сельской самодеятельности, и хорошие вещи, которые ты хочешь посмотреть, прочесть или увидеть, трудно найти.
- Но если попсово, значит, нравится публике…
- Публика хорошие вещи определяет сразу. И масштабы попсы – вовсе не от эстетического удовлетворения зрителя или читателя. Тут другое – хорошая распродажа брендов, а не продвижение образцов высокого искусства.
- Как профессиональные навыки сказываются на творчестве?
- Помогают знания криминалистики, оперативного расследования … Я не хочу обманывать своего читателя, вешать ему лапшу на уши. Стараюсь все описать как можно реалистичнее. Помогает знание законов, хотя это же иногда и мешает. У меня разные герои, и я должна стоять на разных позициях. И иногда моя позиция бывает совершенно противоположной закону. Ощущать в себе преступника неприятно, и это мешает иногда развивать действие.
- А логика вашего писательского расследования отличается от профессиональной логики следователя?
- Меня иногда спрашивают: а вы знаете вначале, кто у вас будет убийцей? Меня этот вопрос всегда забавляет, потому что если честно, то детектив всегда пишется с конца. В отличие от следователя я всегда знаю с самого начала, кто убийца. Еще преступления-то и не произошло, а я уже знаю «кто и за что». Но логику персонажа-следователя я выстраиваю в соответствии с логикой настоящего следователя.
- Наверное, в таком случае уж и самой не интересно писать, когда нет для себя никаких секретов…
- Нет, дело не только в самом преступлении. Ведь персонажей связывает не только тайна расследования. Всегда должна быть какая-то главная идея или объяснение происходящего, стержень, который объясняет мотивы поступков. Иногда этот стержень – только в преступлении, а иногда – в идее, или, как говорил Станиславский, в сверхзадаче. Когда уже важно не само преступление, а какие-то глубинные условия жизни, которые сидят в подсознании персонажей, и о которых они даже сами и не догадываются. Моя задача свести воедино логику поступков с психологией мотивов. Надо следить за поведением героев, всякий раз сверяя их поведение со стержнем сверхзадачи романа. Это очень интересно. Сюжет иногда уходит от запланированного, потому что поведение персонажа может стать нелогичным. Уж в чем в чем, а в триллере и в детективе всегда присутствует железная логика. Если ее нет, то это большой минус произведения. Там все рассыпается, должны быть всегда сведены концы с концами. Для этого и необходим стержень произведения.
- Пример?
- Роман «Сон над бездной». Стержень - тема страха 40-летних, когда половина жизни позади и приходят первые мысли о смерти… Вот тема, по которой развивается сюжет, где человек очнулся от летаргического сна. Вроде бы смерть отступила, и все хорошо, ан нет, страхи продолжаются. Практически, одна эта идея прислоняется к разным персонажам, плохим и хорошим. Я живу их мыслями, чувствами, радостями и страхами. Они живут своими поступками, делают иногда что-то вопреки мне. Это притягивает. Люблю всех героев, даже плохих. И чем он страшней, тем более он завораживает. Бывает даже, внутренне ты ему сочувствуешь, хотя в книге делаешь все, чтобы он был наказан.
- Одно дело любить положительного героя, но испытывать тягу к исчадию ада, это… как это понимать?
- Я должна проникнуться его судьбой, стать им. И сделать это, не любя его, невозможно, иначе он не получится живым. Поэтому в один момент он ужасен, в какой-то другой – хороший.
- А вы не боитесь, что читатель вам поверит, и ваше отношение к нему воспримет как собственное? Вы же признаете право злодея на ту жизнь, которую он ведет. И читатель тоже признает его право на злодеяния, и не дай Бог полюбит.
- Это против правил. Есть Ганнибал Лектор. Если в «Молчании ягнят», он ужасен и при этом что-то остается в нем чуть-чуть притягательное, то в продолжении «Ганнибал Лектор», автор награждает героя любимой женщиной, безнаказанностью… А ведь это такое чудовище, что мурашки по коже бегают. Это пример автора, который пал жертвой любви к герою. И уберечь себя от этого сложно. Но мне пока удается.
- А ваши коллеги-милиционеры, вам пальчиком не грозят? Мало того, что «детективщики учат технологиям преступлений», так еще автор триллеров учит сопереживать самым страшным преступникам! И кто? Своя же сестра-милиционер!
- Мои коллеги входят в личный контакт с преступниками, и они тоже смотрят на него как на человека, оценивая все его слабости и душевные качества. И они знают, что хорошие черты характера есть даже у самых отпетых преступников. Так что настоящие профессионалы убойного отдела меня поймут. Убийца – сгусток противоречий. Он может убить свою мать, и спасти чужого ребенка, рискуя жизнью. А вот, чтобы он не стал героем для подражания, должен постараться писатель или сам читатель, если конечно он не склонен к преступлению.
- Поговорим о популярности. С экранизацией книг на вас стали обращать внимание журналисты. В книжных магазинах книг Степановой стало больше… Интересно, ощущение популярности повышает меру ответственности за качество написанного? Появляется страх за ошибки, которые могут обернуться провалами в тиражах?
- Я вообще к популярности отношусь очень несерьезно. Вся эта наша литература, такая…. Если честно, дай Бог от нас от всех останется хотя бы одна книга! Если не гениальные экранизации, как у Хичкока, то, что от нас останется? Да хорошо, что пока книги продаются и денежки идут. Прекрасно, и я рада этому. Но я не верю, что мы при всех наших великих тиражах великие. Всерьез воспринимается Солженицын. Наше поколение 40-летних только начинает что-то создавать. Может что-то появится в ближайшие 10 лет. Но если никто не придет на смену, то от нас от всех таких могучих брендов может в лучшем случае остаться одна книжка. Конечно приятно себя видеть на ТВ, в ток-шоу у Соловьева, у Малахова, но потом все это заканчивается и все… Все возвращается на круги своя, опять пишешь то, что хочешь и то что можешь.
- А какую свою книжку не страшно показать литературному критику?
- «Сон над бездной». Именно эта книга ознаменовала для меня мой поворот к жанру триллера. Она существенно отличается от того, что было раньше. И новый свой роман я выстраиваю по тем же находкам. Приятно ощущать в себе способность писать что-то иное, открывать новые возможности.
- Законы развития сюжетных линий в триллере отличается от классических детективных законов?
- Общие детективные требования: читатель должен заинтересоваться с первых страниц, должна присутствовать загадка, и интрига ее разгадки должна сохраняться на протяжении всего действия. А в триллере интересны не только само преступления, но и побочные ветви, которые иногда сильнее занимают читателя, чем события, напрямую связанные с преступлением. Именно они делают триллер страшным. Для того чтобы этого добиться должен быть на только каркас из череды поступков, которые ведут к преступнику. Должна быть паутина, которая его покрывает. Именно в ней страх.
- Какие вещи используются в этой паутине страха? Популярная любовная тема эксплуатируется?
- В триллере красивой любви не бывает, поэтому она не главная. Я иногда использую любовную линию и часто в отношении главного персонажа, который у меня не является сквозным героем. В общем, роль любви в триллере определяется в зависимости оттого, что ты хочешь рассказать. Мой новый роман "Предсказание N" построен на страстных взаимоотношениях мужчины со многими женщинами, но любовь там хороша как краска, и строить на ней действие я не стала.
- У вас есть претензии к российскому детективу как к жанру?
- Он должен развиваться, причем с опорой на европейский опыт. Разница между европейским и русским детективом огромная, и лепить свой самобытный русский детектив не стоит. К сожалению, европейский триллер иногда не нравится русскому читателю, и наоборот русский детектив не всегда нравится западному читателю. Разница не столько в менталитете читателя, сколько в литературных формах. И не учитывать этого мы не можем, тем более что западному детективному опыту в моем жанре уже более 100 лет.
- А что у них есть, чего у нас нет? Какого опыта надо набираться?
- Писательского мастерства.
- А вы сами развиваетесь на чужом опыте? Сравниваете ли себя с какими-то зарубежными аналогами?
- Есть молодые писатели, которые творят под крылом Стивена Кинга и есть маститые авторы. Молодежь, по моему мнению, очень отстает не только от них, но и от меня. Но когда открываю Патрицию Хайсмит, которая писала в 50-х годах, или Дафну Дюморье, ее роман "Моя кузина Рейчел" или "Дом на взморье", то я понимаю, какой я еще щенок. Она при минимальном выборе средств, при небольшой крови, при том, что всего одно убийство, развивает такое великолепное действие, что понимаешь, что ее роман будет жить очень и очень долго. Прошло 50 лет, пройдет еще 150, и он не потеряет привлекательности. Но при этом надо понимать, что подражать таким классикам нельзя, время ушло, но можно перенять что-то, что вне времени, и попытаться создать что-то новое.
- Что значит качественный детектив?
- Это такой детектив, который хочется перечитать. Несмотря на то, что ты уже знаешь, кто кого, как и за что убил. Должна понравиться не только детективная логика и сюжетная линия, а то, как это все описано. Должно понравиться что-то еще, кроме того, что можешь пересказать своими словами.
- Какие-то умные мысли?
- Какие там могут быть умные мысли? Великие мысли высказывают великие писатели. Просто когда читателю хочется еще раз встретиться с героем, чтобы еще раз найти какие-то новые подсказки автора или просто перечитать то, что понравилось…
- А какие ваши книги, по вашему мнению, могут быть прочитаны дважды?
- Мне кажется, «Прощай, Византия», да и «Сон над бездной».
- Как ваше личное проявляется в романах? Быть может, вы себя повторяете в героине Кати?
- Меня постоянно мучают этим вопросом. Посмотрите на меня! Я похожа на Катю? Я сделала все, чтобы она на меня не была похожа. Нас роднит только профессия – она, как и я, работник пресс-службы. И все! Она меня младше, а со временем будет еще младше меня. Ей всегда будет 28 лет. И она всегда будет журналистом милицейской газеты.
-Оставим Катю в покое, а что общего с другими персонажами?
- Личное всегда в ком-то или в чем-то проявляется. Причем совсем необязательно в хороших героях. Иногда отрицательного героя я наделяю каким-то своим качеством или собственными ощущениями. Это очень интересный прием, когда ты на чужом человеке проверяешь свои чувства. И не обязательно на женщине. Иногда себя я проверяю на мужчине, на любом чужом характере…
- …и приходит вдохновенье.
- Да, без вдохновенья, конечно, ничего не получится, но 90% творчества в книге это работа с собой. Вдохновенье необходимо в начале, когда появляется идея, желание рассказать какую-то историю. Вдохновение необходимо в каких-то кусках, или когда надо изменить сюжет, когда приходит время ключевого действия, ключевой фразы. Но в основном идет рутинная работа, когда надо все разложить по полочкам, рационально рассмотреть ситуацию, потом писать и переписывать, снова и снова. Иногда садишься за компьютер как на электрический стул, но потом увлекаешься и про все забываешь.
- Откуда берется творческий зуд? Из телевизора, из сводки криминальных новостей?
- Нет, наоборот, не то что в новостях, а то, что там никогда не может появиться. Это какие-то недорассказанные персонажи из жизни, когда их показали чуток, а они интересны. Или когда мне рассказывают какие-то жизненные истории обычные люди, коллеги, знакомые. Типовые, наверное, ситуации, но красивые образы. Раньше я была рассказчик, а теперь я больше слушатель.
- А вы не страдаете, когда какой-нибудь поклонник пытается навязать, какой-то свой сюжетик из личной жизни, или какие-то свои переживания? Вдруг они сомневаются, что вы сами все придумываете, а не ваши литературные рабы?
- Глупости. Я обожаю слушать истории. Они бывают чрезвычайно любопытными. Они могут и не пригодиться, но они расширяют мои границы знаний, ощущений и переживаний… Например, о том как люди жили в 40-ом году я имею представления по фильмам тех лет. А вот детали той реальной жизни: переживания, поступки, впечатления конкретных людей, которые жили в то время, для меня очень ценны. Важно самой прочувствовать мизансцену. Например, как люди слушают пластинку, а тут приезжает за кем-то черный воронок… Подробности личной жизни и подробности бытовых деталей нельзя представить самой в собственных фантазиях. Об этом может рассказать очевидец. Например, о том, как Лаврентию Павловичу Берия рвали зуб, и как он себя при этом вел, и что делал врач… «Берия-больной беззубый человек» и «Берия-политическая фигура» (читайте «Прощай, Византия!» - прим. редактора). Ну как же мне от этого отказаться, и из-за чего? Из-за пустых домыслов: способна ли я сама что-то придумать? Смешно.
- Какую книгу хочется написать сейчас?
- Триллер, и пострашней!
Следствие вел Владимир Чернец
http://www.litres.ru/tatyana-stepanova/#authinterview